МАЙОР, НАЧАЛЬНИК ТОПОГРАФИЧЕСКОЙ СЛУЖБЫ 397 САРНЕНСКОЙ СТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ

 

 

 

 

 

Леонид Александрович Гольберг, 1971 год

Приведенные в справочнике «Спросите у тех, кто остался в живых» воспоминания ветеранов войны, тружеников тыла вызывают интерес не только у омичей, но и у жителей других регионов нашей страны. В адрес отдела краеведения Центральной городской библиотеки приходят письма, как из разных городов России, так и из-за рубежа. Интересуются подробностями, уточняют информацию, ищут бывших сослуживцев своих родственников-фронтовиков. 7 июня 2014 года на наш адрес пришло очередное письмо:

«Здравствуйте! На вашем сайте я прочитал воспоминания Павла Павловича Дядичкина. Прочитал с большим интересом, ведь в 397 сд. воевал мой отец, Гольберг Леонид Александрович (умер в 1985 г.)… Прикладываю фотографии, на которых – мой отец, майор Л. А. Гольберг, топограф дивизии и майор Макаров, Герой Советского Союза (справа). С уважением, Гольберг Ю. Л.»

В результате поисков выяснилось, что имя Л. А. Гольберга знакомо и П. П. Дядичкину, ветерану Великой Отечественной войны, читателю библиотеки им. В. Маяковского. И хотя Леонид Александрович призывался не из Омска, но в 397 Сарненской стрелковой дивизии воевало не мало омичей. Общими усилиями, бок о бок они шли к Победе. Мы приводим воспоминания как о самом Л. А. Гольберге, так и о фронтовом пути, который он прошел вместе с нашими земляками.

 

 

Гольберг Леонид Александрович родился 6 октября 1917 года в Украине в городке Голая Пристань Херсонской области. (Ред. Голая Пристань (укр. Гола Пристань) — город областного значения Херсонской области Украины, административный центр Голопристанского района). Его отец Гольберг Айзик Меерович имел начальное образование, был «единоличником» – в 20-х годах владел чулочным станком – за что был, лишён избирательных прав. Мать: Гольберг Шейндель Лейбовна была домохозяйка. В 1929 году Леонид с родителями и младшим братом Юрием переезжает в Одессу, где оканчивает среднюю школу и рабфак Одесского государственного университета. Здесь же с 1932 года начинается его трудовая биография, он работает столяром. В 1933 году семья перебирается в Москву, где отец работает на фарфоровом заводе снабженцем, а Леонид – столяром трамвайного депо на улице Лесной у Белорусского вокзала (ныне там троллейбусное депо).

 

Вспоминая о Леониде Александровиче Гольберге, его сын Юрий Леонидович, рассказывает:«С отчеством была проблема. Его отца звали Айзик Меерович. Самого Леонида Александровича при рождении назвали Меер, значит – Меер Айзикович. А мать его звала домашним именем Лёля. Когда они переехали из Херсона в Одессу, мальчишки во дворе слышали, как кличет его мать, и стали звать Лёнькой. В 12 лет он потерял метрику, а так как был самостоятельным пацаном, сам пошёл в ЗАГС и выправил себе новую метрику, а назвался Лёнькой, Леонидом. Отца его окружающие, чтобы не ломать язык, звали Александр Миронович. Леонид идиша не знал, был русско-украиноязычным, так в документах он стал Леонидом Александровичем. А младший брат был – Юрий Айзикович. В 1953 году, когда с «делом врачей» начали репрессировать евреев, два бдительных сослуживца Леонида Александровича, тоже подполковники, Смирнов и Полигенько покопались в его автобиографии, обнаружили расхождение в отчествах с братом, написали донос, и отца исключили из КПСС за «обман партии». Далее должен был последовать арест и лагерь. Однако умирает Сталин, отец пишет апелляцию в ЦК, и его в партии восстанавливают, но обязывают отчество привести в соответствие. Поэтому по документам с 1953 года он – Леонид Айзикович. Но звали его все Леонид Александрович, и на надгробии я также написал <Л. А. Гольберг>».

 

В 1937 году Леонид Александрович поступил в МИИГАиК (Ред. Московский государственный университет геодезии и картографии). На выбранную им романтичную и гражданскую профессию наложила свой отпечаток война. Вот как об этом рассказывал сам Л. А. Гольберг:

Студенческий билет Л. А. Гольберга, выданный 30 октября 1940 года

«О военной карьере я не мечтал, в 1941 году был студентом последнего курса астрономо-геодезического факультета МИИГАиКа, готовился к сугубо мирной профессии. В конце 1941 года предполагалась защита диплома. Но уже в апреле нас, студентов МИИГАиКа, по одному, по два-три человека стали «выдёргивать» из института. Мобилизация шла через военный отдел ЦК ВКП(б). Вызывали, объясняли обстановку и предлагали выехать в приграничные районы для производства изысканий под строительство оборонительных сооружений. Районы – от Баренцева до Чёрного моря. Там и застала нас война. Из этой командировки из 27 студентов последнего курса не вернулось четверо. Это были наши первые потери геодезистов.

Последний экзамен я сдал 4 мая, 5-го был вызван в ЦК. Беседа, оформление в Военпроекте, 9 мая 1941 года – ЗАГС и студенческая свадьба со студенткой нашего института Машенькой Даниловой, и в тот же день – выезд в командировку.

Мне с Сашей Комаровым достался участок на Кольском полуострове в 40 км от границы с Финляндией (п/о Рыбачий). До 22 июня партия выполнила большой объём работы, нас торопили, работали в поле по 15-16 часов. Аэродром, ангары в скалах, подъездная дорога, три мостовых перехода. 22 июня пришли с работы в 3 часа утра, успели «поужинать», и вдруг – по телефону: «Финны пытаются перейти границу. Завязались бои!» Надо сказать, что на границе в этом районе стояли не только по-граничники, но и части, оставшиеся там после Финской войны. Поэтому на этом участке противник особых успехов не имел. Так неожиданно для нас, как и для всех советских людей, началась Великая Отечественная.

Нам, изыскателям, приказали закончить съёмку мостового перехода через реку Западная Лица и уезжать в Мурманск. 30 июня на пароходе «А. Пархоменко» мы подошли к причалу Мурманска. Встречал чуть не весь город – не нас, конечно, – на пароходе прибыли первые 186 раненых с границы. Были и с лёгкими ранениями, некоторых вели под руки товарищи, некоторых несли на носилках. Первые потери, вид первых раненых мы переживали очень тяжело. Прямо с парохода побежали в военкомат, нас выслушали, предложили немедленно выезжать в Ленинград. По дороге, в районе Медвежьегорска поезд бомбила вражеская авиация, первое крещение огнём, шесть убитых, много раненых, но 3 июля утром поезд прибыл в Ленинград. 5 июля я был уже в Москве. Однокурсники сказали, что в армию не берут – бронь. Только изыскания оборонительных объектов.

Трудно передать наше недоумение и возмущение: страна, армия ведут тяжёлые оборонительные бои, мы теряем территорию, а нас, молодых, здоровых не берут. Пробовали записаться в ополчение, обивали пороги военкоматов – глухо. Но тут стали получать задания от Военпроекта, в основном – изыскания полевых аэродромов. Давали район, карту – работайте. Нужно найти площадку 1,2x1,2 км, чтобы рядом – дорога, лес, водоём и уклон – 1,5-2 градуса.

Первая моя командировка была в район Ржева; за трое суток я выбрал площадку, снял её и выдал план. Таких аэродромов я нашёл и снял в Подмосковье три. Но и срок три дня в условиях военного времени оказался недопустимым. 31 июля майор из НКВД (а тогда все такие работы проводились под контролем НКВД) сделал мне строгое внушение и выдал направление на новый объект в район станции Шаховская. Мне объяснили, что времени мало, враг наступает, вы – инженер, на вас возлагаются не только изыскания, но и строительство. Сроки жёсткие, за невыполнение – трибунал. 8 августа должен быть готов полевой аэродром. Все мои возражения и доводы об отсутствии опыта, диплома, ссылки на недостаточность времени, штата специалистов встречали один ответ: «Война!».

Для строительства были выделены три стройбата (3000 человек), жители двух сельсоветов (около 2 тысяч), 280 подвод и 8 катков. Всего около 5000 человек. Всё это войско было вооружено лопатами, взвод охраны – 18 человек – карабинами и одним зенитным пулемётом.

Начал с того, что собрал руководство: командиров батальонов, комиссаров, председателей сельсоветов. Совещание было коротким. Объяснил: «Мы будем строить объект, который войдёт в систему обороны Москвы. И дело не в том, что за срыв срока строительства нам грозит военный трибунал, а в том, что этот объект необходим для организации обороны столицы. Объясните это народу». После совещания попросил товарищей военных установить на площадке пару мощных динамиков. Это здорово помогло. Раздавался голос Левитана, строительная площадка на несколько минут замирала. В глубокой тишине прослушивались сводки Совинформбюро. Они были неутешительны. И работа возобновлялась с новой силой. Откуда брались эти силы?! Женщины, мальчики, девочки – почти дети, старались не отставать от мужчин, в большинстве своём – молодых солдат. Вспоминаю работу группы женщин, их было девять, эвакуированных из Ленинграда, и перед глазами – их согнутые спины по 16-18 часов в сутки, их кровавые мозоли. Вот тогда, на этой первой строительной площадке я понял: такой народ никакая сила не сломит, не поставит на колени. Нет, и не может быть такой силы в природе!

Мне приходилось осуществлять и общее, и техническое руководство строительством. Носился по площадке, нивелиром прикидывал отметки, тут же определял объёмы земляных работ, расставлял и переставлял людей, технику. В общем, работы хватало: ремонт лопат, питание, санчасть, организация ПВО – не хватало только 24 часов в сутках. Но всё-таки на восьмой день, когда показалась «эмка» заказчика, работа была закончена. Вывод был кратким: «Молодцы! Потрудились на совесть». Вечером 8 августа первая эскадрилья И-16 приземлилась. Я почувствовал огромное удовлетворение, облегчение и... сразу заснул от усталости.

Проснулся в машине где-то в районе станции Новопетровской. Ещё одна площадка. История повторилась. И так – весь август, всего 5 объектов. Только один раз в районе станции Завидово (90 км северо-западнее Москвы) ПВО подвела нас. «Юнкерсы» вывалились из облаков с севера совершенно неожиданно. Нам это обошлось дорого, очень уж много людей работало на пятачке; под бомбами погибло 23 человека, около 40 получили ранения. Шла война, и всё-таки все очень тяжело переживали потерю товарищей, большинство из них были мирными гражданскими людьми. Хоронили мы их как солдат, погибших на боевом посту, и залпом из 18 карабинов почтили их память.

В конце августа в районе Дмитрова было окончено строительство пятого аэродрома, что совпало с получением ответа из военкомата на все мои телеграммы. Я отзывался в Москву. 27 августа 1941 года нас, студентов, вызвали в военкомат Красногвардейского района. Но... радость была недолгой: весь курс (кроме девушек) усадили за парты геодезического факультета Военно-инженерной академии им. В. В. Куйбышева. (Ред. Военно-инженерная ордена Ленина Краснознаменная академия имени В. В. Куйбышева, с ноября 1941 по декабрь 1943 года академия находилась в эвакуации в городе Фрунзе). Только через год, в августе 1942 года я, молодой лейтенант, был направлен на фронт в действующую армию».

Леонид Александрович Гольберг, сентябрь 1941 года

 

Лейтенант, топограф Л. А. Гольберг получил назначение в штаб 397 стрелковой дивизии (впоследствии Сарненская Краснознамённая ордена Кутузова II степени). В ее составе он прошел всю войну от топографа, старшего топографа до начальника топографической службы дивизии. Воевал на фронтах: Северо-Западный (сентябрь 1942 г. – март 1943 г.), Брянский (март 1943 г. – сентябрь 1943 г.), Белорусский (сентябрь 1943 г. – март 1944 г.), 1-й Белорусский (март 1944 г. – сентябрь 1944 г.), 3-й Прибалтийский (сентябрь 1944 г. – октябрь 1944 г.), 1-й Прибалтийский (октябрь 1944 г. – декабрь 1944 г.), 1-й Белорусский (декабрь 1944 г. – май 1945 г.).

 

Основными его обязанностями в период боевых действий были: развитие опорных артиллерийских геодезических сетей, привязка боевых порядков артиллерии и засечка целей в расположении противника, уточнение начертания переднего края наших войск и противника, топографическая подготовка разведгрупп, направляющихся в тыл противника, подготовка ориентирных топографических карт для разведгрупп, занятия с офицерами по военной топографии, обеспечение частей дивизии топографическими картами. За всё время боевых действий Леониду Александровичу только два раза довелось участвовать в атакующих цепях с пехотой и только три раза в отражении атак противника. Свой первый бой он описывал так:

«В одном из боёв в районе Старой Руссы в декабре 1942 года наша 397 стрелковая дивизия внезапным ударом продвинулась вперёд и заняла урочище, острым клином разрезав оборону гитлеровцев. Местное население по старинной легенде называло урочище «Андрюшкин Угол». Топографы закрепили это название на топографических картах. Организация нашей обороны в Андрюшкином Углу потребовала точной накладки переднего края на топографическую карту. Эту задачу поручили мне. Помощником я взял собой сержанта топовзвода Петю Никифорова. Как офицер штаба я получил ещё и попутное задание.

Вышли под вечер. Пробраться в Андрюшкин Угол по дороге, с двух сторон простреливаемой ружейным и пулемётным огнём, можно было только в тёмное время. Используя промежутки между вспышками осветительных ракет, бросками по 30-40 м мы «пошли». Часам к 20 добрались до КП 2-го батальона 446 стрелкового полка. Нам дали связного, и мы отправились в роты. Началась наша работа на переднем крае обороны. Программа была известна нам и ротному. Штабники – народ дотошный и въедливый. Первым долгом проверялось наличие боекомплекта: сколько патронов у солдат на винтовку, сколько дисков на автомат, ручной пулемёт, набиты ли диски, сколько лент на станковый, сколько гранат у каждого солдата, сколько мин на ротный миномёт, как подготовлены окопы для обороны, ориентиры, ниши для гранат, патронов, глубина окопов, наличие землянок для отдыха. Десятки вопросов и немедленное устранение недостатков. Тут же расчищались ниши, набивались дополнительные диски, старшины направляли солдат за гранатами. Эта работа была проведена во 2-м и 3-м батальонах первого эшелона полка. Часам к трём ночи доложил о результатах командиру полка, в штаб дивизии и прилёг отдохнуть в блиндаже у командира роты. Я спал, а в роты уже подносили недостающие гранаты, расчищались сектора обстрела, шла обычная окопная жизнь.

Шёл уже восьмой час, когда сквозь сон я почувствовал, что блиндаж задрожал, открыл глаза: между брёвен наката потолка и стен сыпался песок. Противник начал артподготовку. В 7.45 наблюдатели доложили: немцы поднялись в атаку. Командир роты готовил роту к отражению атаки, мы с Петром по ходам сообщения побежали в третий взвод, где накануне закончили свою работу. Остановил меня седой солдат, я подумал – старик, ему, наверное, за 50. Он крепко держал ручки станкача и спокойно посматривал в сторону приближавшегося противника. «Лейтенант, - крикнул он мне, – подсоби, вот ранило моего помощника». Мне ничего не оставалось, как отдать себя в распоряжение седого.

Земля дрожала, от разрывов снарядов казалось, она становилась на дыбы. Страшно было? Да, страшно... Жутковато. Хотелось быть невидимкой, втиснуться в землю. Но, как ни странно в этой ситуации, пересилил стыд перед бывалым солдатом: «Ни в коем случае не показать свой страх!» Я крикнул: «Есть!» – метнулся за водой, проверил ленты, поудобней переложил гранаты и в это время услышал голос «своего» пулемёта: седой бил длинными очередями. Всё внимание на ленту – не было бы перекоса. Выглянул на миг из окопа, немцы надвигались, но всё больше и больше падали, многие – чтобы уже не подняться. Когда им оставалось до наших окопов метров 150, взялся за автомат и я. Вот тут, когда плотный автоматный огонь наших рот обрушился на врага, немцы не выдержали. За 100 метров от окопов они залегли, затем повернули и по-бежали назад. До рукопашной, даже до гранат дело не дошло. Мы облегчённо вздохнули, стали оглядываться, а я получил самую свою высокую награду на фронте. Седой, это был сержант Прокофий Степанович Костенко, рождения 1901 года, сказал: «А ты, лейтенант, молодчина, я думал, удерёшь, ведь всё-таки штабное начальство». Мы сменили позицию и приготовились к бою. До полудня отбили ещё две атаки. В контратаки не поднимались: не было приказа, да и сил было маловато, в ротах остава-лось по 30-40 человек.

Оставалось около трёх часов светлого времени, когда я приступил к выполнению основного задания: уточнить и нанести на карту передний край наших подразделений. Это была очень трудная задача: лес был порублен и искорёжен артогнём, местность значительно изменила свой вид, ходить во весь рост было рискованно. Всё же где по траншеям, а где – по-пластунски – обошёл, точнее, облазил весь Андрюшкин Угол. К темноте задача была выполнена. Оставался переход к штабу. Опасную зону проскочили благополучно, и тут усталость навалилась многотонным грузом, очень хотелось лечь и заснуть, но – декабрь. Шли, еле передвигая ноги.

Вдруг немного впереди услышали песню, пели двое, приятные тенор и баритон:

Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета,

Ты со мной, я с тобой неразлучны вовек.

Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы,

Эх, как бы обнять тебя, родную, когда растает снег.

Трудно передать наше состояние, откуда взялись силы, мы зашагали быстрее, скоро догнали поющих, это были два артиллериста – они шли за снарядами.

Познакомились, они тоже принимали участие в бою. Я попросил их ещё раз спеть эту песню. Думаю, нас с Петром можно понять: после напряжённых суток работы и боя услышать такую песню – о любви, о жизни – это было так неожиданно и необыкновенно, мы и не заметили, как дошли до штаба.

За участие в этом бою я был награждён солдатской наградой – медалью «За боевые заслуги», и, откровенно говоря, очень горжусь этой первой наградой на фронте».

 

Вспоминая тяжелые бои под Старой Руссой, Леонид Александрович рассказывал:

«Под Старой Руссой в один день я потерял многих своих боевых товарищей, а сам волей случая остался жив. Управление нашей дивизии находилось в деревне. Я со своим топографическим хозяйством разместился в избе на краю деревни. Было затишье, я скинул сапоги, портянки и растянулся на лавке. После сидения в болотах ноги были в каких-то язвах и очень ныли. Забежал один из офицеров и позвал меня обедать в «столовую», которую оборудовали в избе на другом конце деревни. Я представил, как буду натягивать сапоги на изъязвлённые ноги, и решил никуда не ходить, только попросил принести мне что-нибудь на обед. Прошло немного времени, как неожиданно начался налёт – разрывы бомб, вой моторов, пулемётный огонь. Я выскочил из избы: по деревенской улице в сторону леса неслась полуторка. На мои взмахи руками водитель не реагировал, пришлось размахивать пистолетом – надо было спасать карты. Машина остановилась, и я с сержантом бегом стал грузить топографическое хозяйство дивизии. Только слетел с крыльца, как в избу – прямое попадание, пол-избы – как не бывало. Тут я вспомнил про свой вещмешок, который остался под лавкой, заскочил обратно, схватил вещмешок – он был иссечён осколками. В этот момент бомба упал в огороде, сержант погиб. Карты мы полуторкой вывезли и укрыли в лесу. Когда налёт кончился, я узнал: в «столовую» тоже было прямое попадание бомбы, погибло много офицеров штаба дивизии, которые там обедали. Наверное, «юнкерсы» кто-то навёл. В течение получаса я дважды избежал верной гибели, но – тяжело терять товарищей».

 

«В лесах Северо-Западного фронта произошло моё знакомство с бывшим мар-шалом Г. И. Куликом, – рассказывал Леонид Александрович. - В нашей дивизии случилось ЧП: артиллерия накрыла свои передовые окопы. Причиной этому была неточная привязка переднего края, которую выполняли сами артиллеристы. Местность была очень трудная – практически никаких ориентиров.

Кулик, в то время разжалованный до генерал-майора, прибыл в дивизию «навести порядок». После положенного разноса в штабе он приказал вызвать топографа. Вызвали меня, поставили задачу уточнить привязку переднего края, а для того, чтобы я лучше осознал важность этой задачи, Кулик достал свой пистолет, показал его мне и сказал: «Ошибёшься – расстреляю на месте!»

С помощью сержанта и буссоли я тянул «ход» к переднему краю. В сумерках, почти в полной темноте делали мы последние засечки на передовой. Один из нас вставал спиной к противнику и включал фонарик, тщательно заслоняя его от немцев, а другой с буссолью делал засечки в направлении на фонарь.

Утром по моим данным ударила артиллерия, а я, замерев, ожидал разрешения своей участи. К счастью артиллеристы на этот раз «попали».

Грузный Кулик лазил смотреть на НП (Ред. Наблюдательный пункт) на сосну, хотя его отговаривали, и, спускаясь, сломал себе ногу».

 

Л. А. Гольберг участвовал в крупных сражениях: Орловско-Курской битве, форсировании рек Десна, Висла, Одер, в овладении Берлином.

Майор Л. А. Гольберг (слева) с Героем Советского Союза майором Макаровым. Германия, Хафельсберг, 20 мая 1945 года

Перед Орловско-Курской битвой делал «ящик с песком» (макет поля боя) для Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. (Ред. Курская битва (5 июля — 23 августа 1943 года; также известна как Битва на Курской дуге). Здесь на Брянском фронте в июне 1943 года он был награжден второй медалью «За боевые заслуги». Вот как об этом вспоминал ветеран:

«Мои товарищи-однополчане получали письма из дома, в которых дети спрашивали своих отцов: «Папа, а сколько фашистов ты уничтожил?» У меня детей не было, но что бы я мог ответить на такой вопрос? Я уже около года находился на фронте и каждый день спрашивал себя, не могу ли я сделать что-нибудь более ощутимое для победы? Нет, свои обязанности я выполнял добросовестно, не жалея сил. Но всего этого было для меня мало, ведь не видно, сколько фашистов или техники уничтожила ар-тиллерия по моим данным. АИР (артиллерийская инструментальная разведка) не даёт ответа на этот конкретный вопрос, тем более занятия с офицерским и рядовым составом по военной топографии. Вот я и решил внести свой конкретный вклад. Помог случай. Дивизию с Северо-Западного фронта в апреле 1943 года перебросили в район предстоящей Орловско-Курской битвы. Мы стояли в тылу и занимались интенсивной боевой подготовкой, разведгруппы уходили в тыл врага, части пополнялись личным составом, боеприпасами, вооружением. Мы, топографы, занимались развитием опорной геодезической сети, засечкой целей – привычная работа. Как-то я шёл в полк – было это в 1,5 км от передовой – и услышал выстрелы. Оказалось, 446 стрелковый полк нашей дивизии в овраге устроил стрельбище и тренировал бойцов. И меня осенила мысль, договорился с начальником стрельбища и начал тренировки на рассвете, 2-3 часа в день. Почти весь май я тренировался. Получалось неплохо. И когда дивизию в начале июня выдвинули на передний край, это в районе г. Новосиль на восточном берегу р. Зуша, решил попробовать, как я освоил стрельбу из нашей обыкновенной трехлинейки без снайперского прицела. В течение июня, хорошо маскируясь на переднем крае, я уложил 9 фашистов. Это была, так сказать, свободная охота без приказа. О ней, несмотря на конспирацию, узнали некоторые офицеры штаба, нашлись подражатели, но один из них – не помню точно, кажется, начальник артвооружения полка капитан Ерёмин – был тяжело ранен, дошло до командира дивизии, я был вызван на «ковёр» и получил втык: «Тебя учили, чтобы ты подставлял свою башку фашистской пуле? Мне нужен штаб. Самодеятельность прекратить, а то отправлю в полк рядовым». Но за 9 фашистов всё-таки представил к награде, получил я вторую медаль «За боевые заслуги»».

Л. А. Гольберг участвовал в освобождении многих городов на территории СССР (Орёл, Брянск, Гомель, Пинск, Белосток, Коростень, Сарны, Ковель, Рига, Шауляй и других), на территории Польши (Люблин, Варшава, Познань и других).

Л. А. Гольберг (слева). Германия, Хафельсберг, 20 мая 1945 года

Леонид Александрович вспоминал: «Во время одного из наших наступлений, когда уже было ясно, что враг обречён, но предстояло немало тяжёлых боёв, штаб дивизии передвигался следом за ушедшими в наступательном порыве полками. Наша группа представляла из себя до 30 офицеров штаба и комендантский взвод. Во время передвижения передовой дозор обнаружил немецкую часть, окопавшуюся на опушке леса. При стремительном наступлении положение войск нередко напоминало «слоёный пирог», когда войска прорыва уходили вперёд, оставляя в тылу недобитых фашистов. Очевидно, мы напоролись на немецкую часть, оказавшуюся в окружении и потерявшую связь с командованием. Мы провели разведку и выяснили, что перед нами был отставший немецкий батальон, численностью превышавший нашу группу раз в десять. Но немец был уже не тот, что в начале войны, пуганный, к тому же абсолютно не знающий обстановки. И начальник штаба решил атаковать. Мы разделились на две примерно одинаковые группы, одна из которых обошла немцев лесом с тыла, а другая атаковала в лоб, через поле. Было решено во время атаки устроить побольше шума. По сигналу мы бросились вперёд. Нас было мало, было страшно, но мы палили из всех видов оружия и орали «ура» во все глотки. По крайней мере я орал так, как не орал никогда – ни до, ни после. Если бы немцы начали стрелять… Но у них в тылу раздалась такая же пальба и такие же дикие крики «ура», и немцы начали вылезать из окопов с поднятыми руками. Пока батальон разоружали, один из немецких офицеров, поняв, что им противостоит небольшая наша группа, дёрнулся к оружию, но его тут же застрелили. Больше никто сопротивления не оказывал. Так мы пленили целый немецкий батальон, не потеряв ни одного человека».

 

Сын Л. А. Гольберга вспоминает: «Под Шауляем 30 октября 1944 г. во время приёмки переднего края у сменяемой дивизии отец был ранен. Упал в воронку с водой – в октябре – и провалялся в ней под обстрелом до темноты. Пуля прошла навылет в левой половине груди, от сердца на 4,5 см. Это ранение и октябрьское купание напоминали о себе всю жизнь периодическими тяжелейшими воспалениями лёгких, а в 1983 году врачи диагностировали рак лёгкого…»

 

Война для майора 397 Сарненской Краснознамённой ордена Кутузова II степени стрелковой дивизии Гольберга Л. А. закончилась в районе города Хафельберг в 80 км северо-западнее Берлина на р. Эльба. Солдат-победителей ждало возвращение домой.

Майор Л. А. Гольберг. Германия, 2 июня 1945 года

 

«Хочется рассказать, – говорил Леонид Александрович, - о радостном походе на восток, какие это были встречи народа с армией-победительницей, какой это был поистине всенародный праздник – возвращение ПОБЕДИТЕЛЕЙ в 1945 году.

9 мая 1945 года части нашей дивизии, входящей в состав 65 армии 1-го Белорусского фронта, как всегда после боя, начали приводить в порядок вооружение, материальную часть, началась эвакуация раненых из медсанрот и медсанбата в госпитали. Но разорённая войной страна настоятельно требовала рабочих рук. Стояли в руинах сотни городов, тысячи сёл, десятки тысяч заводов и фабрик. Нужны были рабочие руки в деревне. Ведь мы и воевали за это право – возвращения к мирному труду, к мирной жизни.

Вот почему не прошло и месяца после окончания войны, как началась интенсивная подготовка к демобилизации армии.

Уже в июне наша 397-я Сарненская Краснознамённая ордена Кутузова II степени стрелковая дивизия получила приказ о расформировании. Около трёх недель я находился в резерве офицерского состава, а 10 июля получил памятный приказ – о назначении начальником эшелона демобилизуемых воинов старших возрастов и военнослужащих-женщин (снайперов, связисток, санинструкторов и др.). Была сформирована команда сопровождения и охраны эшелона из 8 офицеров и 16 бойцов. Началось укомплектование эшелона – 2600 человек, уроженцев Мордовской АССР, Ульяновской области и Башкирской АССР.

Воинов-победителей тепло и торжественно провожали их боевые товарищи-однополчане и, что греха таить, втайне, в душе немного с завистью. Но все понимали, скоро придёт и их черёд, скоро и они смогут увидеть и обнять своих родных и близких, скоро и они вернутся к мирному труду, о котором сильно истосковались.

18 июля после митинга на станции Фюрстенвальде демобилизованные воины заняли свои места в шестидесяти вагонах-теплушках, и эшелон тронулся. Впереди, на носу тепловоза трепетало полотнище «МЫ ИЗ 1-ГО БЕЛОРУССКОГО» – это было наше знамя. Вся страна знала, что 1-й Белорусский фронт под командованием легендарного маршала Жукова разгромил последний оплот фашизма группировку, прикрывавшую Берлин востока, ворвался в Берлин и водрузил знамя Победы над рейхстагом. В эшелоне было немало бойцов, принимавших непосредственное участие в штурме Зееловских высот, в штурме и овладении логовом фашистского зверя – Берлином.

Быстро, как-то незаметно промелькнула территория Германии. С горечью и нескрываемой печалью смотрели солдаты на разрушенные города Польши. В полном молчании, крепко стиснув зубы, провожали глазами развалины городов и сёл на земле нашей Родины: Бреста, Барановичей, Минска, Борисова, Орши, Смоленска.

У многих бывалых, закалённых в боях солдат влажнели от подступавших слёз глаза при виде сожженных сёл и разрушенных городов. Конечно, они уже видели это, когда с боями шли на запад, но занятые боем, проходя за день одно-два села или один город, не так резко всё это замечали. Тогда мысли были заняты тем, как скорее разгромить ненавистного врага. И совсем другое теперь, когда за день мимо проносились десятки разорённых сёл, посёлков, станций, городов, а назавтра картина повторялась…

Мы приближались к Москве. Я дал телеграмму родителям, указал номер эшелона, вместе с тем мало надеясь на успех, на встречу. Но в Москве на станции окружной железной дороги "Краснопресненская" я увидел своих старичков: они вдвоём сиротливо стояли на путях сортировочной, с тоской и надеждой провожали глазами мелькавшие вагоны эшелона. Они знали, что этим эшелоном один из сыновей возвращается с войны. Под Старой Руссой 20 апреля 1942 года, в день своего двадцатилетия, погиб мой младший брат Юрий – командир пулемётной роты 735 стрелкового полка.

Недолгой, но трогательной была встреча. Из вагонов выскакивали солдаты и, окружив нас, сочувственно улыбались счастливым слезам матери. Лица солдат при этом выражали их переживания, в них можно было прочесть: «Смотрите, мама, вот мы какие – отвоевались, победили и привезли вам здоровым и невредимым сына!»

Но – служба. 40-50 минут стоянки промелькнули, как одна секунда. Мы слышим команду дежурного по эшелону: «По вагонам!» Мать ещё раз расцеловала меня, шепнула на прощание: «Береги себя, сынок».

Эшелон пошёл дальше на восток, а я всё переживал радость встречи, всё думал, вспоминал счастливые лица матери, отца и солдат. Приближались родные места демобилизованных пассажиров эшелона – Мордовская АССР. Под впечатлением встречи с родными, посоветовавшись с заместителем по политчасти капитаном А. П. Пименовым и офицерами, принял решение об организации торжественной встречи воинов на их родине, на станциях, около которых расположены сёла, деревни, посёлки, города, где живут семьи демобилизованных.

С узловых или просто крупных станций вперёд по пути нашего следования полетели телеграммы районным военным комиссарам. В телеграммах мы указывали названия станций, полустанков, разъездов, где должны были сходить наши дорогие пассажиры, их фамилии, адреса.

Случаев отказа в помощи по организации встречи или срывов встречи не припомню.

Трудно, невозможно описать, это нужно видеть и пережить – дальнейшее триумфальное движение эшелона, который оказался наречённым «МЫ И3 1-ГО БЕЛОРУССКОГО». Даже на маленьком разъезде, если сходили только один-два человека, весть об этом от военкомата к родственникам и далее – по народному беспроволочному телеграфу разносилась по всей округе, и на станцию кто пешком, кто на лошадях, кто на машинах собирались и стар, и млад из всех близлежащих сёл и деревень. Народ собирался приветствовать, чествовать, да и просто посмотреть на героев-земляков, а заодно и расспросить их, не встречал ли ты, не видел ли, дорогой землячок, моего Андрея, Степана, Василия?.. А скоро ли они пожалуют домой? Возникали митинги, гремели оркестры, девчата забрасывали вагоны цветами, даром, что «женихи» годились им в отцы.

А эшелон после коротких остановок, оставив очередных двух-трёх, а то и 10 человек, всё катился на восток. Вагонов в эшелоне становилось всё меньше и меньше, всё нетерпеливее становились почётные пассажиры.

Особенно памятными и торжественными прошли встречи на станциях Вотьма и Ковылкино в Мордовии, Инза и Мелекес в Ульяновской области, Бугульма и Туймазы в Башкирии. Когда только успевали строить трибуны и собирать столько народу, где находили такую массу цветов?! Но ярче всех цветов светились улыбками счастливые лица женщин, девушек, детворы. Народ с великой радостью встречал своих защитников, им преподносили, как самым дорогим гостям, хлеб-соль, целовали и обнимали.

А эшелон «МЫ ИЗ 1-ГО БЕЛОРУССКОГО», увитый цветами, везущий овеянных славой победителей, всё катил на восток. Из 2600 воинов оставалось 2000, 1500, 1000...

После нашей телеграммы в Уфу из столицы Башкирии в Бугульму навстречу эшелону прилетел член правительства республики (к сожалению, его фамилию я не запомнил). Он сообщил, что на экстренном пленуме обкома ВКП(б) принято решение об организации торжественной встречи эшелона. Член правительства говорил: «В Уфе и республике за годы войны было развернуто много госпиталей для лечения раненых, искалеченных войной солдат и офицеров. Эшелонов с фронта приходило много, но ваш эшелон – первый после Победы, и вся республика готовится к его торжественной встрече!»

Мы приближались к конечному пункту нашего маршрута – г. Уфе. В эшелоне к этому времени оставалось около 500 человек и среди них – четыре Героя Советского Союза. Уже за 20 километров до города вдоль железной дороги с двух сторон мы увидели встречавших. Эшелон «МЫ ИЗ 1-ГО БЕЛОРУССКОГО» шёл по живому коридору ликовавшего народа.

На вокзал, хоть и не классные вагоны – теплушки, подошли к первому перрону. Встречавшие хлынули к составу, и только после длительных усилий нам удалось выйти из вагонов, построиться и чётким строем двинуться на привокзальную площадь под звуки торжественного марша, исполнявшегося каким-то огромным объединённым оркестром.

В ранней молодости, в 1937 году, мне довелось быть участником грандиозного митинга солидарности с борющейся Испанией. Стадион «Динамо» был переполнен, говорили, что на нём присутствуют 150 тысяч человек! На привокзальной площади в Уфе, на горе, спускающейся амфитеатром к площади, на крышах домов, даже на ветках деревьев собралось больше, на мой взгляд – не менее 200-250 тысяч человек. Собственно, ни домов, ни земли откоса, ни даже деревьев как-то стало незаметно – всё было закрыто встречавшими людьми. На трибуну – огромный помост в центре площади, где нас ждали представители областного партийного руководства и правительства республики, передовики производства, – поднялись наши Герои Советского Союза, и дедуля с огромной, до пояса, белой бородой вручил победителям хлеб-соль. По площади прокатилось мощное раскатистое «ура!».

Начался митинг. Было много взволнованных выступлений, а от прибывших сказал слово Герой Советского Союза, старшина, парторг стрелковой роты (фамилия его не сохранилась в памяти). Он поблагодарил земляков за нелёгкий труд, который вложили трудящиеся республики в дело общей победы над фашизмом.

После митинга демобилизованные направились к нескончаемой веренице автобусов и автомобилей, около которых их с особым нетерпением ждали родные. Собственно, это было продолжением митинга, продолжением встречи. Солдаты попали в плен к родным и близким. Великая радость встречи с мужем, отцом, сыном опьянила людей, счастье встречи трудно передать.

А мы, команда сопровождения, после сдачи всех документов разъехались в отпуск. Каждому из нас ещё предстояла встреча с родными и близкими. Всю войну меня ждала моя жена Машенька, и 2 августа я поторопился выехать к ней в Новосибирск».

 

Однако с окончанием войны не окончилась воинская служба Леонида Александровича: до 1950 года он служил в Группе Советских войск в Германии, в 1950-1953 годах - в Иванове, с 1953 по 1964 годы был топографом, начальником топографической службы 13 гвардейского армейского корпуса, дислоцированного в Горьком. Демобилизовался из рядов вооруженных сил 11августа 1964 года в звании подполковника.

После отставки жил в Горьком, работал старшим инженером в ГорьковТИСИЗе (Ред. «Горьковский трест инженерно-строительных изысканий), заведующим отделом изысканий в Гипроавтотрансе. (Ред. Всесоюзный государственный проектный институт «Гипроавтотранс»).

Л. А. Гольберг за работой, 1972-1982 годы

 

Ветеран Великой Отечественной войны подполковник Леонид Александрович Гольберг награжден орденами: «Красной звезды» и «Отечественной войны» 1 степени; медалями: «За боевые заслуги» (2), «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», медалью Польши «Za Warszawe», а так же медалями к юбилеям Победы над Германией и годовщинам Вооружённых сил СССР. Наградой за мирный труд стала медаль «Ветеран труда».

Гольберг Л. А. ушел из жизни 7 октября 1985 года.

Л. А. Гольберг, 1917-1985 годы