|
ПЛЕН
Нас собралась целая колонна. Можно было только диву даться, откуда они все?
Почему никто не попадался нам на глаза, когда мы, как челнок, бросались из
стороны в сторону, чтобы поймать какой-нибудь кончик и раскрутить тот клубочек,
который бы внёс нам ясность в создавшейся обстановке и дал бы возможность
принять правильное решение.
Колонна двигалась в форсированном режиме. Нельзя сказать, что конвой был к нам
добрым или даже хотя бы снисходительным. В колонне большинство составляли люди
изнуренные, как и мы, раненые. С момента встречи с нами немцы стали применять к
пленным максимум жестокости. Во- первых, на всем многокилометровом пути они
заставили идти с поднятыми руками, пока не доставили на сборный пункт. Пришлось
для облегчения использовать ложку. Зажать её в обеих руках, прижать к голове.
Так было всё-таки легче. При всяком малейшем отклонении от строя - начал ли
отставать или просто пошатнулся - удар прикладом в спину. Конвой был
немалочисленным, усиленным собаками. При попытке к побегу или если просто упал
от усталости - сразу стреляли на поражение. Жара не спадала. Одолевала жажда. Но
нам никто не дал ни малейшей возможности где-то проглотить хоть каплю воды. А мы
проходили мимо озера. Группа немецких солдат весело плескалась в воде.
Чувствовали они себя беззаботно, показывая всем своим видом своё превосходство,
высокомерие. По нашему адресу пускали издевательские, унижающие реплики. Вот,
мол, как легко «национал-социалисимус» придушил «социалисимус». Видно было - они
уже уверовали, что и на этой земле они полные хозяева. Осталось только замести
метёлкой, чтобы ни один человек не остался за какой-нибудь кочкой. Прибрать в
своей новой светёлке, и война здесь - это уже пройденный этап. Разделяй и
властвуй!
А как шли встречавшиеся нам колонны немцев? Если бы не военная форма солдат, то,
казалось, трудно было уловить, что эти люди могли иметь какое-то хоть самое
малое отношение к этому жестокому ремеслу - убивать людей. Настолько они были
беззаботные и раскованные. Будто шли не воевать, а спешили на выполнение
какой-то сугубо мирной работы: на сенокос или на уборку хлеба. Вот так, всем
селом. С шутками, с засученными рукавами, с расстёгнутыми рубашками. Диковинные
огромные куцехвостые бельгийские кони будто везли не пушки, а плуги и косилки,
повозки под урожай. И спешили, спешили - не дай бог застанет их дождик.
Здоровые, упитанные парни. Им и вправду заниматься только тяжёлыми полевыми
сельскохозяйственными работами. Но нет же. Они уверовали - голубая кровь - в
другую веру. Порабощать, уничтожать, ломать и грабить. И убивать, убивать. И
ничего, казалось им, не стоит у них на пути. Франция пала за один день. Польша
тоже. А русский медведь, русский «швайн» -неполноценная раса. Да разве это
серьёзно для них? И пусть радуются пленные, что кто-то ещё обратит на них
внимание, бросит им оскорбительное слово. А то ведь даже не повернёт головы. Это
ведь им давно знакомо.
Нас собрали на безлесом пригорке. К нашему удивлению тут уже находился почти
весь наш взвод. И оба командира. Не успели еще рассредоточиться и уйти подальше.
Всех выстроили в шеренгу. Идёт группа офицеров: «Кто есть комиссарен, юден?»
Несколько человек было выведено и отправлено неизвестно куда. Видимо их судьбой
распорядились тут же, недалеко. Остальные прошли через «мандатную» комиссию
Вопросы задавал пожилой офицер с плетёными погонами, восседавший на стуле и
окружённый свитой.
Хмурые лица наших ребят. Ответы немногословны: фамилия, звание, часть, где взят
- Сувалки, Волковыск… Но вот возник душераздирающий, истошный крик: «Я из
Мариамполя! Я из Мариамполя!» Это был крик исступления, и нельзя было понять,
чем он был вызван. Или соответственным допросом, или беспредельным страхом за
жизнь, или крайним истощением воли, потери рассудка, или просто рабским
преклонением перед волей сильного. Но долго ещё и также истошно этот
непрерывающийся крик раздавался над полем. Он ещё и сейчас стоит в моих ушах
также чётко, как в те далёкие, не доброй памяти, дни, «Я из Мариамполя! Я из
Мариамполя!»
Подошли огромные по тем временам автомобили. Подсаживая друг друга, мы влезли в
кузов и через несколько часов были в печально известном теперь девятом форту
каунасской крепости, бывшей тюрьмы старой власти Литвы. В нём довелось провести
несколько дней. Форт просто кишел голодным, изнурённым людом. Местом
расположения и постелью нам служила булыжная мостовая дорожных проездов тюрьмы.
Ночью, прижавшись друг к другу «валетом», сжавшись в комочек, пытаемся заснуть.
Но сон не идёт. Хочется есть и пить. Да и постель даёт о себе знать. Боковые
кости таза ноют от изнеможения. Перевернулся на другой бок, но он тоже ноет.
Через пять минут снова поворот, и он не облегчает. Снова поворот. На животе или
на спине не полежишь. И страшно тесно и холодно. Так вся ночь в кручении, в
муках. Но вот наступает утро, день. Есть не дают. Воды нет. Жажда сумасшедшая. К
стенам крепости ведёт наклонная насыпь. Днём разрешают сидеть на ней. Всё же
легче - не камни. Где-то вверху у стены образовался импровизированный туалет.
Оттуда течёт ручеёк. Обезумевшие от жажды люди пытаются напиться или освежиться
из него. День проходит - и снова мостовая. И что разговор с немцами идёт только
через приклады, уже давно никого не удивляет. Появились умершие. Умершие от ран,
от жажды, голода, от истощения психики. Начали частично разгружать этот лагерь.
Нас погрузили в эшелон. Выгрузили на разъезде где-то вблизи небольшого городка.
Как теперь представляется - это был по-теперешнему или Черняховск, или другой
город в непосредственной близости от старой границы с Литвой на территории
Восточной Пруссии. Крупные черепичные крутые крыши и вся архитектура строений
говорили нам о том, что это была уже немецкая территория.
|