Палашенков: вблизи и издалека

 Край мой смоленский,

Край мой родимый!

Здесь моя юность

Когда-то бродила.

М. В. Исаковский

Любая человеческая жизнь в своих реальных свершениях базируется на фундаменте прошлого. Размышляя о жизненных судьбах и духовном наследии людей, чьими усилиями создавалась и поддерживалась культура нашего края, я неизменно вспоминаю об Андрее Федоровиче Палашенкове.

Минула четверть века, как завершил он свой земной путь. А 30 октября исполняется 111 лет со дня его рождения.

Имя его ныне у многих на слуху. И не только у «культурников». Местные краеведы уже, что называется, «вдоль и поперек обчитали» его творческое наследие, хранящееся в облгосархиве, вот только в различного рода публикациях, появляющихся в омской периодике, мы пока не видим взвешенной научной оценки его профессиональных деяний.

Да и само по себе знакомство с чужими статьями, как известно, не может заменить личных контактов. Ныне уже почти не осталось людей, знавших его. Мы были знакомы последние 30 лет его жизни – вплоть до «финального звонка». Особенностью наших взаимоотношений была партикулярность. Точек соприкосновения на официальной почве, кроме приема мной его наследия на государственное хранение, мы не имели. Мне уже доводилось писать о нашем довоенном знакомстве (газ. «Веч. Омск», 1993 г., 3 февр.). Здесь же речь пойдет о послевоенном периоде. Наших встречах в середине века.

Палашенков появился в Омске, когда за его плечами уже лежал полувековой жизненный путь. Заброшенный в Сибирь волей судьбы, он, как и всякий человек, находясь на чужбине, тосковал по своей «малой родине» – древней смоленской земле. Вновь побывать там довелось ему лишь в послевоенные годы.

А поскольку я служил в той самой гвардейской дивизии, которая освобождала дорогие его сердцу места, где, по выражению Палашенкова, он вдоль и поперек обошел «молодыми резвыми ногами» многие дороги, то, естественно, тема Родины не раз присутствовала в тогдашних разговорах. «Позарастали стежки – дорожки», – вздыхал он, вспоминая былое.

Как всякий музейный работник «старой формации», Андрей Федорович, прежде всего, человек «книжного знания». Словом, по натуре своей – книгочей. Перефразируя известное афористическое выражение, я бы сказал так: покажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты.

Об огромной роли книги в жизнедеятельности Палашенкова свидетельствует и его библиотека. Она в известной степени служит ключом к пониманию его творчества и выявлению истоков ряда работ и публикаций. И в этом смысле основной фундамент историко-краеведческого творчества Палашенкова базируется именно на «книжном знании». И уже в этом заложена «вторичность», репродуктивность многих его публикаций, носящих вненаучный, главным образом, просветительский, популяризаторский характер.

Особое место в жизни Палашенкова занимала поэзия. Она органично вписывалась в круг его интересов. В его книжном собрании имелись произведения поэтов: Е. Баратынского, Д. Давыдова, Д. Веневитинова, К. Рылеева, А. Полежаева, П. Ершова... И, конечно же, классики: Пушкин, Шевченко, Шекспир... Современных немного: Драверт, Исаковский, Рыленков... Он тяготел к поэтам пушкинской поры. Они были ближе к его молодости.

Не знаю, «баловался» ли он стихосложением – занятием, которым «переболели» многие пишущие люди, как корью, но только замечал я и в бытность наших довоенных встреч, и в более поздний период, на него иногда, так сказать, «находил стих». Он даже возбуждался, преображался, начинал говорить этак витиевато, как старый сельский дьячок. Уже само по себе «духовное потребление» поэзии как бы стимулировало его. Способствовало творческому, рабочему настрою. Есть даже фотография, на которой он запечатлен в момент такого душевного подъема. Во время одной беседы с известным актером Вацлавом Дворжецким. Последний тогда в омской драме работал. Что-то там историко-костюмированное, пьесу какую-то ставили.

Мне тогда довелось увековечить образ Палашенкова на фотографиях. В том числе и той, что на его могиле.

Когда разгорался пожар Великой Отечественной, встречи наши носили мимолетный характер. Да и в музейную библиотеку я заглядывал реже. Там, в соседней комнате, уже экспонировались первые фронтовые трофеи. А на улице, у входа в здание ИЗО, стоял огромный, неуклюжий немецкий танк. Мальчишки этот «экспонат» весь загадили. Позднее его убрали.

Перед уходом в армию Андрей Федорович, желая сделать приятное, подарил мне сборник стихов «архивных юношей». Так Пушкин называл молодых московских поэтов. Этакое «карманного» формата издание «Малой серии библиотеки поэта», выходившей в довоенное время. Книжечка та сохранилась, потому как оставалась дома, а не путешествовала со мной по дорогам войны.

Вернувшись после демобилизации в Омск осенью 1951 г., я вновь поселился близ него, рядом со школой, в другом, таком же деревянном двухэтажном доме по улице Почтовой, 34. Андрей Федорович все так же продолжал методично утром и вечером проходить под моими окнами на службу в свой, как он выражался, «музейный департамент».

В летний отпускной период Палашенков надолго исчезал. Ездил по «градам и весям», в том числе на родную Смоленщину... «Сочетая приятное с полезным» – как говаривал Гораций – он много времени проводил в различных экспедициях, организуемых Географическим обществом. С ним он был связан до последнего вздоха.

Поскольку мы жили по соседству, то в теплое время года беседовали во дворе дома, сидя на завалинке или за дощатым столом. А в холодное – в его так называемой «библиотечной» комнате. О ней, как и его архиве, разговор особый. Поскольку мы люди не только разных поколений, но и образовательных школ, то, естественно, никакой «бытовухи» и вульгаризмов в разговорах не допускалось. Как уже упомянуто, Андрей Федорович по народной классификации принадлежат к категории «книжный червь». Его не следует воспринимать в негативном смысле. Ибо любое творчество вырастает не на пустом месте, а в процессе освоения культурного наследия предшественников. Поэтому тематика наших разговоров в основном касалась литературы, кино, архивных и музейных дел, так сказать, «находок и утрат».

Я в те времена работал в областном Комитете по радиоинформации. Он тогда близ Центрального базара, на Красногвардейской размещался.

Иногда в тех наших посиделках принимал участие коллега Андрея Федоровича по музею – Иннокентий Николаевич Шухов. Личность довольно колоритная. Орнитолог и охотовед. Он в отделе природы подвизался ученым консультантом по омской фауне, этнографии. Благодаря таксидермисту И. Шухову изготавливали чучела птиц и животных. У него была, можно сказать, родовая связь с музеем. Его отец еще в прошлом веке служил хранителем музея Географического общества. У Иннокентия Николаевича в довоенные годы прорезался «писательский зуд». Сотрудничал преимущественно в газетах «Ленинские внучата» и «Молодой большевик». И в бытность моей работы на радио он частенько забегал «пристроить материал». Писал преимущественно рассказы для детей: о птицах, природе... Словом, флора и фауна. О нем надо писать отдельно.

Палашенков всегда живо интересовался событиями, происходящими у него на родине, гордился ее именитыми людьми, историческими деятелями.

Он «из глубины сибирских руд» ревностно ловил всякие известия о находившемся тогда, что называется, в политическом фаворе депутате Верховного Совета СССР, писателе М. В. Исаковском. С ним его связывали «смоленские корни». Он вспоминал, как с середины 30-х годов малоизвестный даже на родине поэт «сельского масштаба» круто пошел вверх. Особенно после создания этакой литургического звучания «Песни о Сталине». В торжественном стихе говорилось: «... как солнце весенней порою, он землю родную обходит». И этот «променад» обернулся счастливой находкой, которую стали называть не иначе как «сталинской конституцией». Об «основном законе» и по сей день спорят историки и нардепы. А у Исаковского неприкрытой лестью звучала тогда каждая строка: «... он книгу нашел золотую, которую люди искали, наверное, тысячу лет». Стихи те давно уже канули в Лету. Тогда это была одна из многочисленных «песенных молитв».

Андрей Федорович написал Исаковскому письмо. И уже в начале 1952 г. демонстрировал мне полученный им презент. Очередной двухтомник с дарственной надписью своего талантливого и удачливого земляка. Уже лауреата Сталинской премии. Перелистывая страницы книги, я сразу обнаружил факт, свидетельствующий о библиофильском пристрастии Палашенкова. Его приверженность к книге выразилась в подчеркивании лишь одного четверостишия:

Цвели сады. Росли хлеба.

По вечерам дымились реки.

И с той поры моя судьба

Подчинена библиотеке.

И в этом он был солидарен с Исаковским. При всей, так сказать, «генетической» связи музея с библиотекой он вето свою жизнь сохранял приверженность к последней. И это, надо полагать, может засвидетельствовать Н. М. Столповская, проработавшая в библиотеке музея, почитай, лет шестьдесят.

Помнится, перелистывая страницы, беседовали о том, как лирико-патриотические идеи входили в нашу жизнь. Палашенков вспоминал, как еще до войны известный пародист Архангельский «измывался» над его земляком. Я даже заучил тогда одну такую «стихозу»:

Я таковский и сяковский,

И московский и смоленский,

Я Михайло Исаковский,

Городской и деревенский.

Мои песенки простые

Все поют - и стар и млад,

Пожилые, холостые,

И профессор, и солдат,

В поле, роще, на дому,

На Неве и на Дону.

В школьные года я частенько посещал кинотеатры «Художественный» и стоящий напротив него деревянный «Гигант». Там перед началом сеансов, пока публика накапливалась в фойе, можно сказать, традиционным ритуалом являлось разучивание песен «текущего репертуара». Не знаю, как ныне, за старостью лет давно уже не хожу на такие мероприятия. А те коллективные песнопения оставили в моей душе глубокий след.

Андрей Федорович любил слушать разные мои солдатские байки об омском и армейском «культпросвете». О виденном мною в тылу и действующей армии, связанном с именем своего смоленского земляка. И все повторял: – «Запиши!»

Когда прозвенел звонок – «Вставай, страна огромная»..., поступил я на курсы киномехаников при областном управлении кинофикации. Оно тогда наверху в кинотеатре «Художественный» размещалось. Но теорию изучать за партой не довелось. Все постигалось на практике. А у моего наставника, киномеханика городской кинопередвижки, уже лежала в кармане повестка о мобилизации в армию. Ну, и колесили на перекладных по градским предприятиям, учреждениям, колониям... А в «художке», бывало, глянешь с балкона – внизу джаз-оркестр играл. Под управлением местной музыкальной знаменитости – Коробченко. Мне не раз приходилось наблюдать разучивание и вообще восприятие зрителем не только песен Исаковского, но и Лебедева-Кумача, композиторов Дунаевского, Покрасса и других «певцов наших преуспеяний». Творцов поп-музыки тех времен. Простые по мысли, близкие и доступные массовому сознанию песни Исаковского, положенные на музыку, обладали напевностью. Они были подлинно народными.
Интересовало Палашенкова и отношение к его земляку на фронте.

Я припомнил один курьезный случай. На стыке с нашей дивизией стояли подразделения Войска Польского. Они там тоже временами под настроение «спивали». Но не столько на родном языке и не о том, что «ще пальска не сгинела». Слышим как-то горланят на манер строевой песни с этаким солдатским подтекстом «Расцветали груши у Катюши». Ну а наши, в свою очередь, тоже из Исаковского затянули «На закате в медсанбате ходит парень чуть живой...» Пошли наши ребята познакомиться с «братьями-славянами». Обычное дело: «Закурим, панове!» А те, в конфедератках, на чистом российском наречии отвечают: «Какие мы паны, мы такие же Иваны, как и вы». В общем, увидели, что в Войске Польском поляков кот наплакал – одно название. Сплошь наши ребята, прибывшие для пополнения. После войны их всех, кто остался жив и еще не подлежал демобилизации, вернули в Красную Армию. Много их было и в нашей части. Дивизионный клуб тоже организовывал концерт. Даже существовал свой фронтовой «доморощенный» ансамбль. Его создал командир музвзвода «старлей» Л. И. Бунич. Большим успехом в нем пользовался наш ротный запевала того самого 69 гвардейского полка, в котором мне довелось служить, сержант Дмитрий Железняков. Очень уж проникновенно пел он песни Исаковского. Сидим, бывало, «на пленэре», где придется, и активно так ему подпеваем.

Много десятилетий минуло с тех пор. Однажды открываю «Правду», а там фотография нашего солиста Железнякова. По случаю 70-летнего юбилея.

Приезжали к нам и известные писатели А. Е. Корнейчук и В. Л. Василевская. Тогда по их сценариям фильмы в частях демонстрировали – «Радуга» и «Фронт».

А что касается М. Исаковского, то, как давно известно, время истории отсеивает конъюнктуру, лесть, частности... Остались лишь песни подлинно народного звучания, проникнутые глубоким чувством любви к Родине. Такие, например, как «Шел со службы пограничник», «Провожание», «И кто его знает» и, конечно же, всеми любимая «Катюша».

Андрей Федорович поддерживал с Исаковским связь. Посылал ему свои публикации. В то время Исаковский жил в Москве.

Шел 1956 г. В Омске отмечали 70-летие А. Ф. Палашенкова. Было множество поздравлений, адресов... Не забыл о нем и поэт – земляк, прислал теплую приветственную телеграмму.

И, завершая разговор об этих двух исторических личностях российской истории, напомню одну тривиальную истину. Путь истории долог и бесконечен. А жизнь человеческая коротка. Обоих уже нет с нами. И, памятуя слова Палашенкова – «Запиши!», – написал о нем воспоминания. Это лишь один из сюжетов. Что вспомнилось. Потому как – слова улетают, а написанное остается.